Темнота. Падение. Удар. Волны пульсирующей боли в том, что когда-то осознавалось как тело.
Голод.Именно он неудержимо тянул ее наверх, сквозь многометровый слой грязи, которой обернулся рухнувший курган. После магического катаклизма болотная вода хлынула в котловину, образовав зловонную жижу, разящую тиной и тонко, едва уловимо – нотками разложения. Эти полузабытые запахи раздразнили его и, подчиняясь ему, а не сигналам мозга, заработали мышцы, расчищая путь к свету. Он заставил тело продраться через толщу земли и распластаться, отплевываясь, на зыбкой поверхности. И он же спасительно затуманил разум, едва глаза обозрели открывшуюся картину.
Она была не одна. Она видела их, слышала, чувствовала боль – неизвестно, свою ли, чужую – и кричала бы, обезумевше кричала, но уже его железная воля удерживала ее сознание, не позволяя ни звуку вырваться из горла. Он – голод – заставил ее резво, словно большой паук, на четвереньках спуститься в заболоченную низину и устремиться прочь под завывание и вопли бесчисленных мятущихся душ. Здесь не было того, что могло бы его насытить. Здесь не было еды.

-Может, останетесь? Ночь на дворе, а вам дорога через нашенский жальник, - пробасил кузнец, многозначительно кивая куда-то во мрак, разлившийся прямо за деревенским частоколом. – Давеча, молвят, кто-то могилы на ём разрыл, неспокойно..

Староста соседней деревни, неотложными делами вынужденный навестить местного коллегу по цеху, окинул взглядом внушительную фигуру кузнеца. «Молвят, здоровый ты лоб, да бестолковый». – Подумал он. – «Вижу, что правда».

-Ну а мне какая печаль? – Отозвался глава, со второй попытки забрасывая в седло свое грузное тело. – Коли разрыли, значит, мертвяков искали, на кой им я?

-Молвят, кто-то на ём ночами шныряет, - упрямо тянул кузнец. – Какая-то погань и нелюдь.

-Коли погань, значит, теща моя. При жизни всем кровь пила, видать, и нынче не успокоится. Не в новинку мне, а ночевать у вас не с руки. Поеду я.

-Ну и езжай. Авось тварь тебя схарчит и подавится, - кузнец сплюнул вслед удалявшемуся старосте. А когда непроглядная мгла окончательно поглотила широкую спину всадника, сунул факел в ведро с водой, и мгла плеснулась через частокол, поглотив и деревню.

Заросшее березняком кладбище было общим на две деревни, так что покойников приходилось таскать за тридевять земель. Треп про «погань» прагматичный староста пропустил мимо ушей, а посреди ночи топать в такую даль ради сомнительной перспективы стать счастливым обладателем пары погребальных саванов ни один грабитель могил в здравом уме не захочет.

-Темнота неученая, - хмыкнул староста и огрел вновь споткнувшуюся кобылу кнутом. – Ну, пошла, проклятая кляча.

Однако лошадь, уже давно беспокойно стригущая ушами, остановилась среди могил как вкопанная. Мужчина снова вытянул ее поперек хребта, но та лишь всхрапнула и, когда впереди что-то хрустнуло, взвилась на дыбы, едва не скинув седока наземь.

-Что за дьявол! – Ругнулся глава, с трудом успокаивая разошедшуюся клячу. Отыскал в чересседельной сумке просмоленный факел, зажег от огнива, а то кобыла еще ногу сломит. Животина упрямо не двигалась, отчего ему все же пришлось спешиться и немного пройтись вперед. Он посветил факелом, ожидая увидеть бурелом после недавнего урагана или, на худой конец, собачий труп, напугавший лошадь – со стороны и правда тянуло падалью.

Но то, что открылось ему за разрытым могильным холмом, не походило на собачий труп. Оно вообще не походило ни на что, кроме грядущей смерти.

Жажда в пустыне – ничто перед этим голодом. До сих пор попадались лишь кости, плоть на которых давно истлела, но земля вокруг еще хранила слабый запах разложения и она горстями запихивала ее в рот, с утробным рыком вгрызалась в кости, но не могла насытить голод, не могла унять острую режущую боль в желудке, отчаянно требующую насыщения. Лишь пару раз до этого ей удалось наткнуться на полусгнившие трупики зайцев, издохших от какой-то лесной лихорадки, однако их плоть не усваивалась и извергалась практически сразу после поглощения, и резь с каждым разом усиливалась. Обострившееся до немыслимого обоняние привело ее к кладбищу и, безошибочно определив ближайшую свежую могилу, она раскопала ее голыми руками, камнем разбила крышку гроба. В нос ударила волна вони настолько тошнотворной, что угасший разум на мгновение прорвал пелену инстинктов и позволил самосознанию идентифицировать свое «я» - в этом уродливом, чудовищно искалеченном теле Лангива с трудом осознала себя. Падение не прошло бесследно: жгуче-острые языки тварей растворили кожу, липкая темнота содрала мясо с костей и на долю секунды пробудившееся «я» изумленно взирало на лохмотья собственной плоти, слышало, как лязгают оголившиеся зубы, а потом наваждение схлынуло.

Страшная резь в животе заставила ее пасть на колени и вцепиться зубами в гниющий труп. Поплывшая плоть отрывалась легко, но редкие мышцы, еще не тронутые разложением, натягивались под напором ее зубов и рвались с влажным треском, когда Лангива мотала добычу из стороны в сторону. Она рвала потемневшее, вонючее мясо ногтями, глотала, не жуя, едва проталкивая куски внутрь. Затрещали ребра мертвеца, от резкого движения лопнули стенки раздувшегося желудка и клейкое содержимое хлынуло наружу, но распластавшаяся на земле тварь лишь заурчала, пожирая – теперь глотать стало значительно легче.

Мигнул среди мрака древесных стволов отсвет факела. Лангива замерла, стиснув зубы на обглоданной бедренной кости – инстинкты дикого зверя буквально выли, что мертвечина ей не поможет. И хищное нечто, бывшее некогда могущественной ведьмой, прыгнуло с места, без разбега, едва во тьме проявился бледный овал человеческого лица. Мелькнуло в маленьких глазках недоумение, через секунду панический ужас исказил его черты, а еще через одну чьи-то зубы вцепились ему в глотку и кладбище огласил вибрирующий вой, очень скоро перешедший в хрипы и бульканье. Кровь из разорванной артерии пульсирующей струей ударила ведьме в лицо и она припала к горлу, как вампир. Рухнувший на спину толстяк выгнулся дугой, взрывая каблуками павшую листву на земле, и забился в конвульсиях, тяжело расставаясь с жизнью.

Лангива, поддевая пальцами скользкие от крови слои мышц, бездумно рвала и грызла там, где мягче, давилась кусками. Толстяк уже не выл и не боролся, лишь изредка спазматически подрагивал, но это были просто остаточные сокращения. Урчащая тварь довольно быстро обглодала щеки и губы, жирные предплечья, разорвала грудину, камнем разломала ребра и вытащила теплое еще сердце, потом спустилась ниже. Поскользнувшись на вывороченных кишках, рухнула лицом в развороченный живот, запустила руку в рану, нащупала печень. По собственному искалеченному телу постепенно разливалось тепло, по мере того, как от тела жертвы оставалось все меньше и меньше, и через время Лангива сыто отвалилась, лениво растянувшись прямо рядом с почти обглоданным трупом. Непреодолимо клонило в сон, получившее приток энергии тело начинало медленную, едва заметную работу по восстановлению, и ведьма не стала противиться, напоследок столкнув труп в недавно раскопанную могилу, чтобы не утащили другие хищники. Отныне здесь была ее территория.


В обеих деревнях в общей сложности пропали еще шесть человек, включая двух детей. В глухой лес теперь никто не совался, после того как тело одной из пропавших было найдено на опушке. Очевидно, ее долго били о камни головой, до тех пор, пока череп не треснул, содержимое кто-то явно выцарапывал, тут и там виднелись следы укусов, из распоротого живота и грудины исчезли почти все внутренние органы, как и правая рука. Кровавый след уводил в чащу, но после увиденного никто так и не рискнул пойти и проверить. А потом все закончилось так же внезапно как и началось. Здесь. Но наоборот – в следующих деревнях.
 

Оранжевое пламя костра наполняло пещеру светом и – самое важное – теплом. Она начала мерзнуть. Скорее, даже так – она начала чувствовать. Холод, тепло, голод, но не тот, прежний, выматывающий, лишающий сознания и рассудка, а тонкий, тянущий, как боль в восстанавливающихся покровах тела. О да. Боль она тоже стала чувствовать в ином ключе, хоть и не сказать, что от этого она стала приятней.

Кто-то за ее спиной тихонько заскулил и ведьма обернулась, по-прежнему держа в руках два ножа для свежевания: с острым концом – для разрезания шкуры и с закругленным – для ее отделения от мяса. Оба с короткими – для удобства манипуляций – лезвиями и хорошо заточены. Предыдущий хозяин следил за ними. Пока был жив.

Лангива положила ножи на каменный выступ и освободившейся рукой провела по прикрытым векам – восстанавливающаяся кожа немилосердно зудела. Но это ничего. С каждой жертвой становится все легче и сейчас регенерация переносится значительно проще, хоть и далека от завершения. Сейчас это воспринимается как саднение, но раньше так, словно ее заново окунули в ту страшную темноту. Что-то происходило, об этом кричали все ее чувства, об этом ныли рваные мышцы и оголившиеся нервы. Тогда, после миловидной здоровой женщины лет тридцати, она впервые ощутила нечто похожее…на страх? Это не тот страх, при котором наступает паника. Это страх того, что у нее не хватит сил и силы воли осознать себя и весь пережитый опыт и правильно подвести его к завершающей черте. Она чего-то достигла и за это, как всегда, приходится платить, и размер платы прямо пропорционален размеру достижения, а значит, судя по этим диким спазмам, едва ли не останавливающим сердце, ее достижение будет…ошеломляющим.

Она смотрела на все эти мышцы, не укрытые кожей, темно-красные и плотные, местами переплетенные со светлыми сухожилиями. На сгибах локтей, кистей, коленей, везде, где есть суставы, боль ощущалась особенно сильно. Было похоже на то, что в них вонзали раскаленные спицы. Руки и ноги бесконтрольно дергались, как от электрических разрядов. Во тьме старого заброшенного дома, куда она тогда забилась, было видно, как по регенерирующим тканями скакали крошечные синие огоньки. Темные волокна мышц и светлые плотные сухожилия натягивались, затем тут же сжимались, напрягались и на поврежденных участках искорками зажигались и гасли целые созвездия безжалостных светлячков. Она слышала едва различимый влажный шелест, распространяющийся рывками, дергалась всем телом от резкой простреливающей боли и кусала черные губы. Казалось, будто это хирургическое вмешательство на живую. Уже, кажется, сделали грубый надрез и кто-то с азартом копался в ее ранах огромными инструментами. Боль нарастала и подходила к совершенно немыслимой отметке, а потом, не прекращаясь ни на секунду, с легкостью преодолела ее и достигла критического уровня. Словно в забытьи ведьма поднесла правую руку к самым глазам и отстраненно, сквозь марево боли наблюдала, как возникает замысловатое и удивительно симметричное сплетение синих вен, опутывающих мышцы снаружи. Вот латеральная вена, толстая и крепкая, быстро скользнула снизу вверх, будто синий жгут, соединяясь с медиальной, а та, в свою очередь, с промежуточной. Они быстро раздваивались, змеились каждая в своем направлении, будто четко отлаженный самостоятельный организм, оплетая руку от плеча до кончиков пальцев. Постепенно она покрывалась сетью голубых сосудов, видимых снаружи, скрытых внутри, уверенно прокладывающих себе путь сквозь плоть – тонкие и быстрые черви, подрагивающие и застывающие, как от удара электричеством. Это происходило быстро и почти бесшумно, и да, это не самое прекрасное зрелище на свете, хотя вынести его было не сложно. Просто это было надрывно мучительно и больно.

Потом настала очередь кожи. Ведьма видела, как она, светлая снаружи и маслянистая и темная изнутри, будто заливала руку сверху вниз, застывая, как воск, отторгая старые поврежденные обрывки, сползая дальше вдоль руки лентами, соединяясь между собой потеками, закрывая темно-красное под ней. И дальше…
 

-Эй… - Прерывает ее воспоминания чужой голос, сорванный и еле слышный. – Эй…пожалуйста, отпустите…

Лангива поворачивается на звук и связанная женщина, сидящая у стены, видит сначала ее светящиеся красным глаза, затем, когда отсвет пламени ложится на лицо – влажный блеск лобной и круговой мышцы глаза там, где кожа еще не наросла. Выглядит жутко и женщина давит в себе рвущийся наружу вопль, когда ведьма качает головой и улыбается черными губами, обнажая черные десны.

-Прости, - ее голос спокойный, даже обыденный, словно все это пустяк. – Не могу. Регенерация еще не завершена и это, к тому же, весьма…Нет, дело не в том, что это вкусно. Но это полезно. И мне это нужно.

Женщина закрывает глаза, чтобы не смотреть в ее обезображенное, в ошметках свисающей кожи лицо, и тихо плачет.

-Я жду ребенка.

-Знаю. И в этом твое основное преимущество перед другими. Я уже не та безмозглая бессловесная тварь, одержимая голодом ради голода. Точнее, его подоплекой был инстинкт выживания, но тогда я не гнушалась даже падалью, а теперь могу действовать осознанно, выбирать наиболее полезную…пищу и свести жертвы к минимуму. Твое положение делает тебя уникальной в плане энергетической подпитки, которая, в свою очередь, служит пищей моему новому телу. Я же должна восстановиться.

-Не понимаю, о чем ты говоришь. Не знаю, что с тобой случилось, - женщина через силу поднимает голову и смотрит на ведьму уже не с ужасом, а с ненавистью, - но лучше бы ты сдохла.

-Ошибаешься, - Лагнива все так же раздражающе спокойно качает головой. – У меня важная роль. Я вполне осознаю твою ненависть и думаю, что ты имеешь право знать, что умрешь не напрасно. Я не зло во плоти и это не потому что…плоти как таковой сейчас порядком не хватает, - ведьма неожиданно криво усмехается. – Я служу проводником, неким балансом, который поддерживает гармонию между жизнью и смертью…или буду служить. Я не маньяк и не сумасшедшая. В непростой ситуации я пошла по пути наименьшего зла во имя пресловутых баланса и гармонии. Осталось не так много до полной регенерации и твоя плоть мне в этом поможет больше других. То, что ты ждешь ребенка, делает тебя энергетически более ценной, так что своей смертью ты спасешь одну-две чужих жизни. Мне придется это сделать, так уж вышло.

-Я не понимаю… - В глазах женщины усталость и глухая тоска. – Сделать что?
Ведьма, на мгновение отвернувшись, берет в руки ножи для свежевания и вновь устремляет на нее мерцающий красным взгляд.

-Съесть тебя, - просто отвечает она.
В глазах женщины ужас и отчаяние.

-Прости, что придется страдать какое-то время, - продолжает свою монотонную лекцию Лангива, проверяя, хорошо ли сидят веревки, и между делом оценивая округлившийся живот женщины. – Если вырезать необходимое из живого организма – это будет оптимально с точки зрения энергосбережения. От тебя на данный момент мне понадобятся некоторые части лица, левый бок, зона лопатки, левое предплечье и три пальца…Тебя рвет? Это от страха? Постарайся взять себя в руки, ты расходуешь энергию. Я же говорю – никакого удовольствия, чисто деловой подход. Если нужно восстановить мышцы – ешь мышцы, если ногти – ешь ногти, если ноги – ешь воров, потому что они не умеют бегать медленно. Твоя же энергия сплотит все полученные части воедино и заставить организм слаженно работать. Так что не будем тянуть и начнем.

Еще мгновение она прикидывает, с чего лучше начать, с предплечья или с пальцев, но потом цепко хватает визжащую женщину за подбородок и приставляет нож к лицу. Острое, хорошо отточенное лезвие, мягко сняв с податливой плоти кожу, точно кожуру, быстро мелькает в сноровистых руках ведьмы, знающей, как правильно разделывать тушу. Слой за слоем она снимает кожу, обнажая большую скуловую мышцу, жевательную и щечную. Левую сторону лица женщины заливает кровь и кожа свисает снизу тяжелым лоскутом, обнажая бело-розовую кость челюсти, пока Лангива не подрезает ее ножом и не кладет в рот. Глаза ведьмы вспыхивают насыщенно-красным, по телу пробегает легкая дрожь, отзываясь синими искорками на проплешинах собственных кожных покровов. Она медленно жует, зная, что спешка ни к чему, недавно восстановленные мышцы глотки исправно работают, совершая глотательные движения. Затем вновь возвращает нож на исходную и делает тонкий надрез слева на лбу, под самыми корнями волос. Женщина истошно кричит и дергается, но веревки сидят хорошо. Лангива ест прямо с ножа, запрокидывая голову и чуть высовывая язык, чтобы успеть поймать стекающую с лоскута кровь. Кожа здоровая и в меру упругая, чуть похрустывает на зубах и легко соскальзывает в пищевод. Ведьма облизывает липкие от крови пальцы и вновь берется за рукоять ножа.

Раздается явственный хруст костей и женский вопль. Лангива деликатно обгладывает мизинец, словно куриную кость, высасывает кровь из разреза и собственный палец мгновенно отзывается покалыванием синих огоньков. Там начинается очередная волшебная работа и перескакивает на соседний, когда женщина лишается безымянного. Кажется, она ненадолго впадает в забытье, захлебнувшись криками, но Лангиву это ничуть не тревожит, пока сердце бесперебойно качает кровь. Она чуть выворачивает женщине руку и делает надрез в районе подмышки, рассекая клювовидно-плечевую мышцу и нервы. Вырезанный кусок получается слишком большим и ведьма делит его на части, прежде чем положить в рот. Мышечные волокна немного жесткие и тоже хрустят на зубах, Лангива облизывает губы, прежде чем проглотить и на секунду прикрывает глаза.

Она соврала. Удовольствие в этом определенно есть. Хотя и оно ограничено. Как только она перестанет нуждаться в человечине как в источнике силы для восстановления, но продолжит есть – начнется обратный процесс. Поэтому так важно не упустить момент и не перегнуть с гастрономическими изысканиями.

Ведьма раздумывает об этом, когда занимается боком и лопаткой, но ее мысли прерывают стоны вновь пришедшей в себя женщины. Впрочем, довольно ненадолго. Спасительное долгожданное беспамятство вновь накатывает, когда Лангива медленно ведет лезвием сверху вниз точно поперек выпуклого живота. Потом чуть поворачивает женщину на бок и кровь стекает в подставленную миску. Удерживая тело на колене, она разводит в стороны стенки матки и погружает руки внутрь, разрезая плодный пузырь. Затем извлекает плод и прикидывает – месяц пятый, не меньше. Почти идеально. С первым же проглоченным куском тело тут и там прошивают электрические разряды, она содрогается и чувствует мощный прилив сил не только физических, но и магических. Это давно забытое чувство настолько прекрасно, что, хотя ведьма уже сыта, она продолжает есть младенца, орудуя ножом и потеряв к матери всякий интерес. Свою роль она уже отыграла, но пока не стоит избавляться от тела.
Пока еще есть чему восстанавливаться, она вполне может это себе позволить.
Кто же знал, что это окажется так вкусно?